UA-11904844-8

Вольфганг Випперман. Европейский фашизм в сравненииВольфганг Випперман. Европейский фашизм в сравнении. 1922-1982 / Пер. с нем. А. И. Федорова. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000.

Эта книга пользуется заслуженной известностью в мире как детальное, выполненное на высоком научном уровне сравнительное исследование фашистских и неофашистских движений в Европе, позволяющее понять истоки и смысл «коричневой чумы» двадцатого века. В послесловии, написанном автором специально к русскому изданию, отражено современное состояние феномена фашизма и его научного осмысления. Книга содержит обширную библиографию по теме исследования, доведенную до настоящего времени.

 


СОДЕРЖАНИЕ

Введение
Глава 1. Что такое фашизм? Смысл этого понятия,
его история и проблемы
Глава 2. Итальянский фашизм
Глава
3. Национал-социализм
Глава 4. Фашистские движения с массовой базой

Фашизм и национал-социализм в Австрии

Режим Хорти и венгерские «Скрещенные стрелы»
«Железная гвардия» в Румынии

Хорватские усташи

Фаланга и франкизм в Испании

Французские фашистские движения
Глава 5. Малые фашистские движения, фашистские секты и пограничные случаи
Проблема подразделения

Англия
Финляндия
Бельгия
Голландия
Фашистские секты в Дании, Швеции и Швейцарии
Норвежское "Национальное единение" - между сектой и коллаборационистской партией
Пограничные случаи: Словакия, Польша и Португалия
Глава 6. Эпилог: неофашизм между политикой и полемикой

Заключение. Сравнительная история европейского фашизма
Был ли вообще фашизм? Послесловие к русскому изданию
Примечания
Комментированная избранная библиография

 

БЫЛ ЛИ ВООБЩЕ ФАШИЗМ?
Послесловие к русскому изданию*

Каждая книга имеет свою судьбу. Некоторые из них устарева­ют, вытесняются другими изданиями, и, в конечном счете, их за­бывают. Но есть и такие книги, которые остаются востребованны­ми, несмотря на время, и хотя они требуют отдельных поправок, их главные тезисы сохраняют актуальность. Предлагаемая книга, немецкий оригинал которой был опубликован еще в 1983 году (в 1992 году вышел китайский перевод), принадлежит ко второй ка­тегории, поскольку содержит неоспоримый основной тезис. Он заключен уже в названии — «Европейский фашизм в сравнении» — и состоит в том, что были и все еще есть режимы, которые сле­дует рассматривать как фашистские, поскольку сравнение обна­руживает в них значительные общие черты1. Это касается уже внешнего облика таких фашистских партий — их мундиров и ие­рархического устройства; далее, их псевдорелигиозного политиче­скою стиля, прославляющего насилие; и, наконец, их идеологии (антисоциалистической или антикапиталистической, модернист­ской или антимодернистской, националистической и главным об­разом расистской), имеющей программный, а не просто пропаган­дистский характер.

Конечно, имеются различия в фашистских движениях, зави­сящие от их социально-экономических предпосылок, поскольку эти движения возникли и развились как в высокоразвитых, так и в слаборазвитых капиталистических обществах; но эти экономиче­ские и социальные структуры мало на них влияли. Таким образом, между влиянием фашистской партии и уровнем развития капита­листического общества нет определенной и постоянной зависимости. Это ставит под сомнение как марксистские классовые теории, так и буржуазные теории модернизации2.

--------

* Это послесловие написано автором в начале 2000 года специально к выходу русского издания книги и публикуется здесь впервые.

182

 

Не опровергнут, однако, неизменно повторяемый марксистами тезис о прокапиталистической основной функции фашизма. Впро­чем, он не объясняет, почему все фашистские партии имели нека­питалистическую социальную базу. Их члены и их избиратели про­исходили из всех социальных слоев, и преимущественно из мелкой буржуазии3. И все же было бы ошибкой считать фашистские пар­тии «мелкобуржуазными» или, тем более, «народными» партиями. По-видимому, более важное значение имели не социальные, а со­циально-психологические факторы4, причем не следует недооцени­вать роль и притягательную силу фашистской идеологии.

Фашистские партии пришли к власти в тех странах, где суще­ствовало равновесие социальных классовых сил, вследствие чего там образовался «союз» между консервативными элитами и пар­тиями, с одной стороны, и фашистскими движениями, с другой5. В итальянском «нормальном» фашизме6 этот «союз» в основном со­хранился. Но в Германии фашистская исполнительная власть смог­ла добиться далеко идущей самостоятельности, что позволило ей осуществить свою расистскую программу беспримерно радикаль­ным и жестоким образом. Во внутренней политике в эту програм­му входила «очистка народного тела» от всех «асоциальных» и «на­следственно больных» элементов, а во внешней — конструирование иерархического «расового порядка». Поэтому режим немецкого «радикального» фашизма можно назвать «расовым государством»7.

Некоторые фашистские режимы в Восточной и Южной Европе отличаются как от итальянского «нормального», так и от немецкого «радикального» фашизма, так как в этих странах не было вовсе никаких фашистских партий или они были крайне слабы. Здесь фашизм спускался «сверху», а не поднимался к власти снизу в виде массовой фашистской партии, причем он больше опирался на по­лицию и армию, чем на уже имеющуюся фашистскую партию, если она вообще была8.

Всего было три варианта фашизма, находившегося у власти: итальянский «нормальный» фашизм, немецкий «радикальный» фа­шизм и фашизм «сверху» в балтийских странах, Польше, Венгрии, Румынии, а также в Испании и Португалии. Особый случай пред­ставляли фашистские режимы-сателлиты в Хорватии, Словении, а также кратковременное господство «Скрещенных стрел» в Венгрии в конце войны. С известным основанием можно, наконец, считать фашистскими некоторые партии и режимы, возникшие после 1945 года9.

183

Следует отличать фашистские партии от фашизма, стоящего у власти, и точно так же — итальянский «нормальный» фашизм от немецкого «радикального» фашизма и оба последних — от фашиз­ма «сверху». Наконец, необходимо учитывать еще «неофашистские» партии и режимы. Таким образом, фашизм имеет различные «раз­новидности»10. Несмотря на это, не возникает сомнения в право­мерности общего понятия фашизма.

Однако именно этот тезис теперь оспаривается еще больше, чем во время возникновения этой книги. Утверждают, что фашиз­ма не было вообще, во всяком случае вне Италии. Какие же аргу­менты выдвигаются против применения общего понятия фашиз­ма?

В первую очередь это политические аргументы. Указанная на­правленность отчетливо видна в высказывании американского историка Генри Эшби Тернера, который в 1972 году выразил опа­сение, что «нашу систему вряд ли можно защитить», если соответ­ствует действительности «широко распространенная точка зрения, что фашизм есть продукт современного капитализма»11. Впрочем, Тернер не оспаривает в принципе общее понятие фашизма, а вы­ступает лишь против основной аксиомы марксистских теоретиков, по которой фашизм возник исключительно в капиталистических обществах и никоим образом не случайно, а с целью установить, по заданию или в союзе с определенными капиталистическими «эле­ментами», «открытую террористическую диктатуру». Еще более радикально и решительно выступил против использования общего понятия фашизма немецкий политолог Карл Дитрих Брахер в ряде своих публикаций12. Брахер хотел бы вообще видеть в понятии фашизма лишь «продукт» происходившего в это время на Западе «ренессанса марксизма», прямо угрожавшего парламентской демо­кратии и свободе. Для боннского коллеги Брахера Ганса Гельмута Кнеттера фашизм не что иное, как «недопустимо обобщенное обо­значение, применяемое крайними левыми во внутриполитической борьбе»13.

Политически мотивированная критика общего понятия фа­шизма особенно обострилась в воссоединенной Германии. Наряду с политиками некоторые политологи и даже историки утверждают, что фашизм и особенно антифашизм14 — «коммунистические ло­зунги», заимствованные из языка пропаганды ГДР, а также из сло­весного арсенала «левых экстремистов», стремящихся не только дискредитировать своих политических противников «пугалом фа­шизма»15, но и подорвать капиталистическую экономическую сис­тему и основы парламентского строя.

184

Эта политически мотивированная лингвистическая критика выражается столь же политически направленной языковой уста­новкой, проявляющей уже почти оруэлловские черты. В нынешней Германии предпочитают не употреблять слово «фашизм», а гово­рить о «национал-социализме», «третьем рейхе» или просто о «Гитле­ре», если имеется в виду прошлый немецкий фашизм; а если речь идет о современных фашистских движениях в Германии и за ее пределами, их называют «праворадикальными», «правоэкстремист-скими» или просто «экстремистскими». Но такие стражи политиче­ской корректности немецкого языка не замечают, что этим они себя изолируют от окружающего мира, поскольку в соседних с Германией западных и восточных странах понятие «фашизм» на­ходится в общем употреблении: им по-прежнему пользуются и в научном, и в повседневном языке.

Немецкие, а также некоторые другие историки и политологи, критикуя общее понятие «фашизм», защищают вместе с тем поня­тие «тоталитаризм» и, сверх того, требуют заменить прокоммуни-стически окрашенный термин «антифашизм» так называемым «основным антитоталитарным консенсусом»16. И в этом случае определяющую роль играют, несомненно, политические мотивы. Это проявляется в двух отношениях. Политически мотивируется уже далеко идущее отождествление фашизма и коммунизма, вследствие чего понятие тоталитаризма часто принимает преиму­щественно антикоммунистический характер. К этому прибавляется идеализация парламентской демократии, которая ограждается от любой критики; она превращается в неоспоримую позитивную противоположность отрицательному «тоталитаризму» или «экстре­мизму» коммунистического или фашистского толка.

К тому же термины «тоталитаризм» и еще больше «экстремизм» наводят на мысль, что демократии угрожают лишь крайние левые и правые партии политического спектра. Такая политологическая «модель полукруга», идущая от известного размещения мест полу­кругом в некоторых парламентах, имеет два слабых места. Прежде всего, демократии угрожают, конечно, не одни только крайние антидемократические партии левой и правой ориентации. Опас­ность может исходить также сверху или из середины общества, как это показывает крушение Веймарской республики, которая была разрушена сверху и из середины еще до прихода Гитлера к власти. Другая, вероятно, намеренно допускаемая слабость «модели полу­круга» — ее неопределенность. В самом деле, границы «экстремаль­ных зон» этого полукруга весьма существенным образом зависят от политической воли наблюдателя, который решает, какие партии

185

надо считать еще демократическими, а какие уже «левоэкстреми-стскими» и «правоэкстремистскими»17.

Поэтому нельзя ограничиться такой политически мотивирован­ной критикой понятий экстремизма и тоталитаризма, хотя и несу­щих политическую окраску. «Тоталитаризм», подобно «фашизму», имеет двойственный характер. Он был и остается не только терми­ном научной теории, но и политическим лозунгом. Но теория мо­жет быть оправдана лишь сравнением с опытом, а в этом отноше­нии смешение понятий фашизма и тоталитаризма обнаруживает свои слабости. Так, все теоретики тоталитаризма недооценивают значение расизма в фашистской идеологии. Отождествляя фаши­стскую идеологию с марксистской, они упускают из виду, что при фашистских и коммунистических режимах террор был направлен против различных групп населения — фашистское расовое убийст­во отличается от большевистского классового убийства. Это важнейший критический довод.

Кроме того, наиболее известная модель тоталитаризма, принад­лежащая Карлу Иоахиму Фридриху и Збигневу Бжезинскому, носит упрощенно типизированный и статический характер18. В ней слов­но не принимается во внимание, что и тоталитарные режимы мо­гут меняться (что несомненно происходило в коммунистических государствах после XX съезда КПСС в 1956 году). Не переоценивая масштабов так называемой «десталинизации» общества, надо при­знать, что Советский Союз все же начал проводить под руковод­ством М. Горбачева политику реформ, хотя и малоуспешную внут­ри страны, но сделавшую возможным мирное устранение восточ­ноевропейских сателлитных режимов. Фашистские государства не в состоянии представить ничего даже отдаленно напоминающего такое развитие событий. Либерализация не свойственна фашист­ским режимам, напротив, они принимают все более экстремист­ский характер. Прежде всего это относится к «радикально фашист­ской» Германии, которая вела «тотальную войну» с единственно возможным исходом — «тотальным поражением». Никогда не могло быть немецкой политики разрядки и «немецкого Горбачева».

Упрощенно типизированная модель тоталитарного государства Фридриха и Бжезинского страдает и другими недостатками. На­пример, не могло быть и речи о том, чтобы в фашистской Герма­нии существовала «командная экономика», сравнимая с советской; в фашистских государствах, в отличие от коммунистических, эко­номика не стала государственной. Неверным оказался и тезис, по которому во главе тоталитарных и монолитно замкнутых однопар­тийных режимов стоит всемогущий «вождь».  «Третий рейх» имел

186

скорее некоторый поликратический характер19. Есть также опреде­ленные признаки, что и власть Сталина не была безгранична.

Мы не будем здесь подробнее касаться прочих теорий тотали­таризма, предложенных Ганной Арендт, Эрвином Фаулем, Якобом Тальмоном, Эриком Фегелином и другими, поскольку они не были приняты ни в исследованиях коммунизма, ни в исследованиях фашизма и национал-социализма. Заметим только, что классиче­ские теории тоталитаризма оказались не в состоянии объяснить историческую действительность, а потому никоим образом не пре­восходят теорий фашизма.

Приведем последний аргумент. Правомерность общего понятия фашизма, как мы подробнее рассмотрим ниже, оспаривается, главным образом, на том основании, что различия между фашист­скими движениями существеннее их сходства. Если бы это утвер­ждение было справедливо (а в действительности это не так!), то оно еще в большей степени относилось бы к общему понятию тоталита­ризма. В самом деле, различия между коммунистическими и фа­шистскими партиями или режимами много существеннее, чем между фашистскими.

Обратимся еще к одному возражению против правомерности общего понятия фашизма, тоже несомненно политически мотиви­рованному и тоже заслуживающему серьезного внимания. Оно связано с опасением, что включение «третьего рейха» в группу фа­шистских режимов приведет к релятивизму в восприятии и оценке беспримерных преступлений немецкого фашизма — или, если при­нять провокационный тезис Даниэля Гольдгагена20, преступлений «немцев»,— поскольку холокост не сравним ни с каким преступле­нием21. По этому вопросу возникли разногласия, получившие на­звание «спор историков»22.

«Спор историков» был вызван провокационным вопросом не­мецкого историка Эрнста Нольте: «Не осуществили ли национал-социалисты, не осуществил ли Гитлер свое "азиатское" деяние лишь потому, что они и им подобные считали себя потенциальными или подлинными жертвами некоего "азиатского" деяния? Не предшест­вовал ли Освенциму Архипелаг Гулаг?»23. Этим тезисом, развитым им позже в объемистом томе о «европейской гражданской войне между национал-социализмом и большевизмом»24, Нольте отмеже­вался от защищаемой прежде общей концепции фашизма, чтобы сделать более радикальной доктрину тоталитаризма. Коммунизм и фашизм (соответственно, национал-социализм) были для него рав­ны или, по крайней мере, сравнимы. Нольте рассматривал комму­низм (соответственно, большевизм) как предпосылку фашизма, который лишь защищался от более раннего и намного более агрес-

187

сивного большевизма. При этом совершенные фашизмом преступ­ления обретали в определенном смысле превентивный характер.

В «споре историков» утверждение Нольте о причинной связи между ранним коммунистическим классовым убийством и позд­ним расовым убийством национал-социалистов вызвало резкие и бескомпромиссные возражения ряда немецких и иностранных ис­ториков и публицистов. Как они полагали, такое утверждение вело к недопустимому сравнительному упрощению беспрецедентных преступлений холокоста. Некоторые критики Нольте даже считали, что уничтожение национал-социалистами евреев было преступле­нием не только единственным в своем роде, но и в конечном счете необъяснимым25, стоящим на «грани понимания»26.

Но это не было последним словом в споре. После совершенно неожиданного краха коммунизма в Европе произошло столь же неожиданное возрождение теории тоталитаризма, причем общая допустимость сравнения коммунизма и национал-социализма те­перь уже почти не оспаривается. При этом мирятся с тем, что «ка­ждое структурное сравнение [...] неизбежно приводит также к ре­лятивизму в восприятии ценностей культуры», как откровенно признает один из сторонников подобных умозрительных сопостав­лений27. Это делается вполне сознательно и с политической целью. С немецкой точки зрения, такие сравнения преступлений немцев с преступлениями «других» могут и должны привести к релятивизму в отношении их собственной вины. Именно это пытались делать в историко-политических дебатах о Гольдгагене28, о «Черной книге коммунизма»29 и о речи писателя Мартина Вальзера30. Но мы не можем и не должны далее углубляться в этот вопрос, поскольку указанные дебаты лишь косвенным образом связаны с проблемой общего понятия фашизма.

Косвенным образом, потому что от тезиса о беспрецедентности холокоста, столь единодушно и решительно выдвинутого в ответ на утверждения Нольте еще во время «спора историков», теперь отка­зываются, пусть еще и не открыто, но уже обходя его молчанием. Впрочем, было бы нечестно упрекать сторонников общего понятия фашизма в их релятивистском подходе к холокосту, если они дей­ствительно не признают его особый характер. К тому же исключи­тельность холокоста отрицается далеко не всеми исследователями и теоретиками фашизма — по большому счету любое историческое событие исключительно. Собственно, это делали только некоторые марксисты-догматики, пытавшиеся объяснить сущность фашизма почти исключительно ссылкой на его прокапиталистическую функ­цию; при этом они недопустимо недооценивали роль антисемит­ской и расистской идеологии. Но эти марксисты, не придававшие

188

должного значения холокосту по идеологическим, а также по поли^ тическим (точнее — антисемитским) мотивам, в настоящее время играют совсем незначительную роль31.

Напротив, исследователи и теоретики фашизма, как правило, совсем не склонны к релятивизму в отношении холокоста, и им незачем это делать. Во всяком случае, это справедливо, когда они должным образом учитывают программное значение фашистской идеологии и, в частности, ее расистской составляющей. При этом расизм никоим образом не тождественен антисемитизму и не сво­дится к нему32.

Под расизмом обычно понимаются теории и представления, исходящие из врожденной неравноценности различных человече­ских рас; но, по мнению современных антропологов, рас вообще не существует, поскольку все люди столь различны и в то же время столь одинаковы, что деление людей на расы неправомерно. Наря­ду с этим антропологическим расизмом есть еще биологический, или социальный, расизм, предполагающий генетически обуслов­ленную неравноценность людей и требующий на этом основании препятствовать размножению всех «наследственно больных» и «асоциальных» или просто убивать их, создавая в то же время для всех «здоровых» и «дееспособных» наилучшие условия воспроизвод­ства. Однако вопрос о роли биологического и антропологического расизма не »исчерпывает всей его сущности. Речь идет об идеологии программного характера. Объявленные расистами планы перевос­питания или уничтожения рас были не только средством для до­стижения империалистической цели; они были также расистской самоцелью33.

Это видно в особенности из расовой политики немецкого «ра­дикально фашистского» государства34. Немецкие фашисты хотели с помощью, как они выражались, «очистки народного тела» от всех «расово чуждых», «наследственно больных» и «асоциальных элемен­тов» создать этнически и социально однородное, здоровое и дее­способное «народное сообщество», то есть «расу господ», превосхо­дящую все другие народы и расы и тем самым имеющую право устроить новый мировой порядок по иерархическим и расистским критериям. Это имели в виду фашистские идеологи, когда провоз­глашали будущий «тысячелетний рейх». Жертвами этого «радикаль­но фашистского» немецкого «расового государства» стали, наряду с «асоциальными» и «наследственно больными», прежде всего евреи, а также цыгане и славянские народы, также рассматривавшиеся как «неполноценные».

Это никак не связано с релятивизмом по отношению к холоко­сту.  Напротив, холокост, под которым в Германии понимают (в

189

отличие от Америки) только убийство евреев, приобретает теперь более емкое значение как часть более массового и более ужасного расового убийства. Оно было в значительной степени осуществлено «радикально фашистским» немецким «расовым государством».

Это, впрочем, не означает, что другие фашистские режимы не имели планов «окончательного решения» расовой проблемы и не проводили соответствующей политики. Расистские требования мож­но найти в идеологии и программах всех фашистских партий. И все фашистские режимы провели в жизнь хотя бы некоторые из них. В особенности это касается государства хорватских усташей, проводившего истребительный поход с расовой мотивировкой про­тив евреев, цыган, сербов и боснийских мусульман. Итальянский «нормальный фашизм» тоже проводил расовую политику в самой Италии, а в особенности в захваченных странах — Ливии и Абис­синии35. Прежде всего это коснулось лиц, принадлежавших к сла­вянским меньшинствам, затем так называемых колониальных на­родов36, а также итальянских евреев37 и часто все еще упускаемых из виду цыган38.

Теперь мы переходим к научным аргументам, выдвинутым против применения общего понятия фашизма. Были ли, в самом деле, различия фашистских движений существеннее их сходства? На этот вопрос можно ответить, лишь применяя сравнительный метод39. Но подобных исследований по-прежнему недостаточно40. Критика, развитая в 70-е — в начале 80-х годов Гильбертом Аллар-дайсом41, Берндом Мартином42 и Ренцо де Феличе43, была необосно­ванной. И все же, по крайней мере, в Германии она достигла своей цели, так как сравнительные исследования фашизма остановились перед «кучей развалин»44.

Но за пределами Германии дело обстояло иначе. В то время как француз Пьер Экоберри45 и израильтянин Зеев Штернгель46, поль­зуясь общим понятием фашизма, отказываются от подробных сравнений, итальянские историки, такие, как Лучано Казачи47, Энцо Колотти48, Густаво Корни49, Анджело дель Бока50 и другие, указали общие черты итальянского и немецкого фашизма, а также некоторых других фашистских движений, которые все еще реши­тельно отрицал умерший перед этим Ренцо де Феличе. Подобные сравнения немецкого и итальянского фашизма были проведены также некоторыми английскими и немецкими историками51. На­против, историки, занимавшиеся спорным вопросом, следует ли считать франкистский режим фашистским, как правило (за ис­ключением Стенли Пейна52), отказывались сравнивать его с други­ми фашистскими движениями53. Впрочем, в некоторых работах, посвященных истории отдельных фашистских движений, можно

190

найти замечания сравнительного характера54. Это справедливо и в отношении ряда общих исследований истории фашизма, старых и новых55. Совершенно неудовлетворителен обзор польского истори­ка Ежи В. Борейши, посвященный «фашистским системам в Евро пе» и ориентированный исключительно на факты; автор всячески избегает спорного вопроса о допустимости применения общего понятия фашизма и одновременно пользуется взаимно исключаю­щими друг друга понятиями «фашизм» и «тоталитаризм»56. Наилуч­шие и важнейшие из новых исследований о фашизме в сравни­тельной перспективе принадлежат англоязычным авторам.

Из них следует упомянуть, например, американца А. Джеймса Грегора57, трактующего, впрочем, понятие фашизма столь широко, что оно распространяется и на коммунистические диктатуры в странах «третьего мира»; а это вынуждает автора исключить из категории фашизма как раз немецкий «радикальный фашизм».

Иначе поступили Стенли Пейн58, а также англичане Роджер Итуэлл59, Роджер Гриффин60 и Уолтер Лакер61. Они положили в ос­нову своих сравнительных исследований некоторый «идеальный» тип фашизма. При этом «фашистскими» считаются не те движения и режимы, которые обнаруживают отчетливое сходство с итальян­ским фашизмом, определяющим стиль и, следовательно, реальный тип фашизма, а такие, идеология и внешний образ которых удов­летворяют условиям так называемого «фашистского минимума»62. Особенно важной становится здесь идеология фашизма, опреде­ляющая его сущность. Роджер Гриффин, сводя фашистскую идео­логию к ее националистической составляющей, рассматривает идеологию как системообразующий элемент, являющийся «палин-генетической (т. е. направленной на "национальное возрождение") формой популистского ультранационализма»63.

Но как бы ни был важен национализм в идеологии фашизма, еще более важным является расизм, который никоим образом не сводится к национализму. Не следует также забывать и недооце­нивать такие элементы фашистской идеологии, как антидемокра­тизм и особенно антисоциализм (соответственно, антибольшевизм и антикоммунизм). Вызывает сомнение и сама попытка объяснить сущность и функцию фашизма исключительно его идеологией (как это, впрочем, сделал уже Эрнст Нольте). Наконец, проблематично определение «идеального» типа фашизма, имеющего, подобно уже упомянутым «идеально-типическим» теориям тоталитаризма, ста­тический характер, вследствие чего не поддаются учету разновид­ности и различия отдельных фашистских движений на их разнооб­разных стадиях развития, начиная с сектантских групп до массо­вых партий и стоящего у власти фашизма.

191

Поэтому я по-прежнему считаю, что надо исходить из реально­го типа итальянского фашизма и сначала «написать его историю»64, а затем уже, с помощью сравнения, выяснить, какие движения и режимы совпадают «во всех важных элементах» с задающим имя и стиль итальянским «нормальным» фашизмом65. Так я поступал в этой книге, и читатель может судить, успешен ли такой подход. Во всяком случае, он заслуживает обсуждения, и потому, как я пола­гаю, эта книга не устарела, хотя после ее выхода и появились важ­ные работы по истории отдельных фашистских движений66. Это относится и к истории фашизма в Италии67 и Германии68, и к дви­жениям и режимам, рассматриваемым как фашистские,— в Авст­рии69, Венгрии70, Румынии71, Хорватии72, Испании73, Франции74, Англии75, Финляндии76, Бельгии77, Голландии78, Дании79, Швеции80, Швейцарии81, Норвегии82, Словакии83, Польше84 и Португалии85.

Особенно нуждается в дополнениях последняя глава книги — о неофашистских движениях и режимах. Хотя демократии Западной Европы и в дальнейшем оказались намного прочнее, чем в межво­енное время, здесь все еще существуют и вновь возникают партии, которые следует рассматривать как «неофашистские» или «право-экстремистские»86.

В Германии наряду с Национал-демократической партией Гер­мании (НДПГ) существуют так называемые «республиканцы», сумев­шие в конце 80-х годов добиться успеха на выборах в ряде феде­ральных земель, и «Немецкий народный союз» (ННС) миллионера и издателя праворадикальной литературы Гергарда Фрея, сумевший в конце 90-х годов удивительным образом войти в некоторые ланд­таги87. Но до сих пор этим «фашистским» и «правоэкстремистским» партиям еще не удалось проникнуть в бундестаг.

Иначе обстояло дело во Франции, где «Национальный фронт» (НФ), основанный в 1972 году бывшим пужадистом Жаном-Мари ле Пеном, сумел несколько раз получить свыше 10 процентов по­данных голосов и войти в Национальное собрание страны. И хотя после этого «Национальный фронт» ослабел вследствие раскола, он все еще сохраняет политическое влияние. В Италии в 1993 году некоторые «неофашистские» и «правоэкстремистские» партии, объ­единившись в избирательный блок, пришли даже на короткое вре­мя к власти. Этот блок был вначале образован «Итальянским соци­альным движением» (MSJ) Джанфранко Финн, внешне реформиро­ванным и переименованным в «Национальный альянс» («Alleanza Nazionale»). К нему присоединились созданная телевизионным маг­натом Сильвио Берлускони «Итальянская сила» («Forza Italia») и «Ломбардская лига» («Lega Lombarda») Умберто Босси, выступавшая за отделение Ломбардии от остальной Италии. Схожую сепаратист-

192

скую цель преследовал в Бельгии «Фламандский блок» («Vlaams Blok»), который некоторыми наблюдателями характеризуется как «неофашистский» и который все еще представлен в бельгийском парламенте. Подобные партии существуют даже в столь устойчи­вых на вид демократиях, как Швейцария, Норвегия и Дания, и в скором будущем вполне могут стать правящими.

Когда же это случилось в феврале 2000 года в Австрии, где Свободная партия Австрии («Freiheitliche Partei Osterreichs», FPO) Иерга Гайдера смогла образовать коалицию с консервативной Ав­стрийской народной партией («Osterreische Volkspartei», OVP), мно­гие наблюдатели, особенно иностранные, опасались, что история повторяется. Но дело не зашло так далеко, во всяком случае, до сих пор. Гайдер — не новый Гитлер. Впрочем, это не дает оснований называть его партию и другие ей подобные всего лишь «правоэкс-тремистскими» или, пользуясь новомодным словом, «правопопули-стскими», тем самым придавая им, вольно или невольно, безобид­ный вид. Аргументы, выдвигаемые против применения в этих слу­чаях понятия «фашизм» или «неофашизм», неубедительны. Это касается и замещающих терминов «правоэкстремистские» или «правопопулистские», идущих от уже подвергнутой критике «моде­ли полукруга»88. Кроме того, нельзя ограничиваться наблюдением за этими партиями, необходимо с ними бороться, поскольку в различ­ных странах Западной Европы существуют менее крупные, но более ориентированные на насилие организации, не скрывающие своего восхищения прошлым фашизмом и оправдывающие почти все его преступления. Прямое или косвенное отрицание совершен­ных фашистами злодеяний, и в частности холокоста, превратилось даже в новую составляющую идеологии современного фашизма.

Это относится не только к упомянутым малым группировкам и партиям, но также к средствам массовой информации и псевдона­учным учреждениям, утвердившимся в ряде стран и тесно взаимо­действующим через национальные границы (так, можно с полным правом говорить об «Интернационале противников холокоста»89). Наряду с представляющими эти организации «ревизионистами» в разных странах есть и так называемые «новые правые», состав­ляющие в некотором смысле связующее звено между консервато­рами и неофашистами90. Речь идет об интеллектуалах, участвую­щих в работе неформальных дискуссионных клубов или группи­рующихся вокруг некоторых журналов. Они сотрудничают и с упомянутыми неофашистскими партиями, и с учреждениями «ре­визионистов».

Более того, в Англии, Швеции и особенно в Германии в послед­ние годы возникли неофашистские объединения подростков и мо-

193

лодых людей, выделяющихся уже своей прической и особой, напо­минающей мундир формой; снабженные бейсбольными битами или другим оружием, они охотятся на иностранцев и других людей «странного» вида. В некоторых местах восточной Германии им уже удалось устроить так называемые «национально освобожденные зоны», куда «иностранцы», «нежелательные элементы» и «левые» могут войти лишь с риском для здоровья и жизни91. Это фатальным образом напоминает 20-30-е годы, когда бандам штурмовиков удалось оккупировать некоторые города и городские районы, уст­раивая там свои демонстрации и изгоняя оттуда своих политиче­ских противников. Особенно тревожит опять-таки напоминающий прошлое факт: полиции и другим силам правопорядка до сих пор не удается справиться с безобразиями в этих «национально осво­божденных зонах». Каждую неделю газеты сообщают о насильст­венных выходках и нападениях на «иностранцев» с явно расист­ской мотивировкой.

Возникает подозрение, что среди тех, кто обязан бороться с этими неофашистскими призраками, есть люди, вовсе этого не желающие, потому что они, как и многие представители так назы­ваемого «молчаливого большинства», также разделяют расистскую и неофашистскую ориентацию. В пользу этого предположения го­ворят данные исследователей электората в современной Германии, полагающих, что «неофашистские» и «правоэкстремистские» уста­новки характерны по меньшей мере для 13 процентов населения92. Реалистичность этой оценки подтверждается следующими цифра­ми: более 20% современных немцев настроены антисемитски, свыше 40% — «враждебно к чужим» и свыше 60% (точнее, от 64 до 68 процентов) — антицыгански93. Таким образом, речь идет не только о партиях на «правом фланге» общества. Более всего вызы­вают беспокойство установки населения. Все это вместе составляет настоящую опасность.

Ситуация в самом деле напоминает межвоенное время, на­званное такими историками, как Эрнст Нольте, «эпохой фашизма». Возможно, эта эпоха закончилась после падения фашистских ре­жимов в Германии и Италии; но не исчез сам фашизм. В некото­рых странах, прежде всего в Испании и Португалии, институциа-лизированный фашизм пережил эпохальный 1945 год, и вместе с ним его пережило немало фашистов. Многие из них остались вер­ны своему нацистскому прошлому и прививали свою идеологию подрастающему поколению. «Биологического» решения проблемы фашизма не получилось. На смену старым фашистам пришли но­вые, а сам фашизм не стал достоянием истории.

194

Более того, опасность фашизма пришла и в бывшие коммуни- . стические страны Восточной Европы, причем некоторые наблюда­тели оценивают эту опасность как более серьезную, чем в Запад­ной Европе. Конечно, здесь также играют роль некоторые полити­ческие стереотипы и предрассудки. Люди, все еще скованные представлениями тоталитарных теорий, пишут теперь о фашист­ской опасности вместо прежней коммунистической. Сюда же до­бавляются и расхожие стереотипы вроде представления о русских и других славянах как об «отсталых», «грубых» и «деспотичных»94. Однако существуют серьезные основания считать такие партии, как ЛДПР В. Жириновского, «неофашистскими»95. И не только пар­тии. Такие режимы, как режим А. Лукашенко в Белоруссии, С. Ми­лошевича в Сербии и недавно умершего в Хорватии Ф. Туджмана, некоторые историки и политологи считают «фашистскими» и «нео­фашистскими» .

В любом случае Восточную Европу нельзя исключить из буду­щих исследований фашизма по нескольким причинам. Прежде всего, в Восточной Европе были фашистские движения и режимы. Они были все устранены в 1945 году и заменены коммунистиче­скими. Но, по-видимому, все это время сохранялась определенная преемственность в складе ума и даже в складе личности. Кроме того, «восточный блок» никогда не был полностью отделен от ос­тальной Европы и в положительном, и в отрицательном смысле. Все это надо принимать во внимание, чтобы объяснить возникно­вение после крушения коммунизма в Восточной Европе неофаши­стских движений, а возможно, и режимов. Их предыстория уходит, конечно, не только в коммунистическое время, но и далеко в предшествующую эпоху.

Фашизм был и остается международным злом, и бороться с ним надо всем миром. Для этого особенно необходимо тесное междуна­родное сотрудничество и объединяющие исследования явлений фашизма в отдельных странах. Я надеюсь, что предлагаемая книга будет стимулировать этот процесс.

Вольфганг Випперман. Европейский фашизм в сравнении. 1922-1982 / Пер. с нем. А. И. Федорова. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000.