UA-11904844-8

Вопрос о возможности достижения в процессе уголовного судопроизводства объективной истины принято считать методологическим. Как писал М. С. Строгович, «из сущности и задач советского социалистического правосудия вытекает требование, чтобы по каждому расследуемому и разрешаемому судом уголовному делу была установлена истина, т.е., чтобы осужден и наказан был действительный преступник, а невиновный человек был освобожден от обвинения, реабилитирован. Только тот приговор, в основе которого лежит истина, является законным и обоснованным приговором, актом социалистического правосудия»[1].

На вопрос о том, что такое истина, М. С. Строгович в полном соответствии с марксистско-ленинской материалистической теорией отражения отвечал, что это «есть соответствие наших представлений, мыслей объективной действительности»[2]. Теория доказательств советского периода исходила из доступности объективной (материальной по Строговичу) истины по уголовному делу, опираясь на материалистическое учение о познаваемости мира, о способности человеческого сознания правильно отразить, т.е. познать, объективную действительность. Если считать, что человеческий разум в состоянии проникать в события прошлого, в природу вещей и людей, т.е. постигать истину, можно согласиться, что и в уголовном процессе такое знание достижимо. Однако, если признать, что «наше понимание не проникает в существо познаваемых предметов мира внешнего, а скользит только по их поверхности» и наши «чувства отражают только внешние формы этих предметов», то «наблюдатель может быть вполне убежден только в том, что он получил известное чувственное впечатление, но никогда не может быть совершенно уверен, вполне ли сообразно это впечатление с действительностью или нет»[3].

Таким образом, вопрос об истине в уголовном процессе, скорее является философским, чем юридическим. Однако практика уголовного судопроизводства не позволяет нам уклониться от ответа на него.

Рассмотрим в качестве иллюстрации к размышлению конкретное уголовное дело [4].

16 мая 2004 г. К. и Е., жители одного из районных центров Самарской области, были задержаны по подозрению в совершении убийства Е-вой. Основанием задержания послужила информация о том, что К., Е. и потерпевшая познакомились накануне вечером в зале игровых автоматов, откуда вместе ушли около часа ночи. Утром в районе гаражей на окраине города был обнаружен труп Е-вой. Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы смерть потерпевшей наступила в результате удушения.

Ни один из подозреваемых в совершении преступления своей вины не признал, при этом каждый из них показал, что убийство Е-вой путем сдавливания шеи руками совершил другой. Свидетелей этого преступления не было. Биологических следов физического контакта на телах и одежде потерпевшей и подозреваемых, несмотря на проведенные биохимические исследования, не обнаружено.

Первоначально обоим подозреваемым было предъявлено обвинение в изнасиловании, а также в умышленном убийстве, совершенном с целью его сокрытия группой лиц. Ввиду слабости доказательств действия Е. со ст. 105 (ч. 2 п. «ж» и «к») УК были переквалифицированы на ст. 316 УК (заранее не обещанное укрывательство тяжкого преступления), что позволило изменить и квалификацию действий К. на ч. 1 ст. 105 УК (умышленное убийство без отягчающих обстоятельств) . В судебном заседании прокурор был вынужден из-за отсутствия доказательств отказаться от обвинения обоих подсудимых в изнасиловании. Поскольку единственным доказательством вины К. в убийстве Е-вой были только противоречивые, путаные и ничем не подтвержденные показания второго обвиняемого — Е., перед судом неизбежно должен был возникнуть вопрос о достаточности доказательств совершения преступления именно этим подсудимым, поскольку не исключался оговор. При таких обстоятельствах обвинительный приговор в отношении одного из подсудимых являлся бы не только явно несправедливым по отношению к другому, но и неправильным по сути. Суд не смог преодолеть сомнений в виновности каждого из них в совершении этого преступления. В итоге между участниками процесса был достигнут компромисс, в результате которого оба подсудимых признаны виновными лишь в заранее не обещанном укрывательстве преступления, поскольку этих действий ни один из них не отрицал. Уголовное дело прошло все судебные инстанции, и приговор, несмотря на неоднократное обжалование его представителем потерпевшей, вступил в законную силу.

Вопрос о том, была ли достигнута в этом уголовном деле истина, смело можно отнести к разряду риторических. Очевидно, что смерть потерпевшей наступила в результате действий одного или обоих подсудимых, однако вина ни одного из них не была установлена с достаточной для обвинительного приговора степенью надежности.

Советская уголовно-процессуальная доктрина называла установление объективной истины целью уголовного процесса. Возможность достижения этой цели в течение многих лет составляла предмет оживленной научной дискуссии. Ведь если истина достижима, значит, органы расследования и суд имеют средства адекватного познания обстоятельств каждого преступления. Однако как объяснить огромное (и все растущее) количество нераскрытых преступлений? Достигнута ли истина в тех делах, которые не дошли до суда в виду прекращения уголовного дела и (или) уголовного преследования, в том числе в связи с недоказанностью факта совершения преступления? Содержит ли истину оправдательный приговор? Устанавливает ли истину суд, рассматривающий дело с участием присяжных заседателей или в особом (упрощенном) порядке, предусмотренном гл. 40 и 40.1 УПК?

Теория доказательств советского периода опиралась на материалистическое учение о познаваемости мира и всеобщности законов познания. Проблема истины в уголовном процессе рассматривалась как частный случай применения положений теории познания к одной из специфических разновидностей познавательной деятельности. Поэтому в науке уголовного процесса доминировал взгляд, согласно которому «деятельность органов предварительного расследования и суда может быть успешной, если их решения по каждому делу будут соответствовать тому, что произошло в действительности. Следователь и суд должны полно и точно познать картину совершенного преступления, т.е. достичь истины»[5].

Научная доктрина того времени объясняла нераскрытые преступления ошибками следователя и судьи, однако эти ошибки, по мнению большинства авторов, не заложены в природе и характере человеческого познания: на пути достижения истины в уголовном судопроизводстве нет препятствий гносеологического характера, а «те трудности, которые встают при предварительном расследовании и рассмотрении дела в суде, относятся к трудностям практического свойства, и их преодоление зависит от следователей и судей, от их опыта, умения, организации работы и т.д.»[6].

Поскольку было ясно, что полное и точное, т.е. исчерпывающее, знание ни в уголовном процессе, ни в познании вообще не достижимо, устанавливаемая по уголовному делу истина именовалась относительной. Однако достоверно установленным и не опровергнутым впоследствии элементам этого относительного знания придавался характер истины абсолютной. Критерием достижения истины называлась практика, под которой понимался собственный и чужой профессиональный и житейский опыт (косвенная практика), практические (т.е. следственные и судебные) действия по проверке выводов; доказательства, как результат практической деятельности, а также используемые в доказывании логические фигуры понятий, суждений и умозаключений, сформированные многовековой практикой мыслительной деятельности человека.

Истина как цель уголовно-процессуальной деятельности в советской науке служила средством противодействия попытке обосновать возможность вынесения обвинительного приговора при условии вероятного знания о виновности лица в совершении преступления. Получившие широкое распространение в 30-е — 40-е гг. прошлого столетия, взгляды С. А. Голунского, М. А. Чельцова, В. С. Тадевосяна, раннего А. Я. Вышинского на вероятность, как основание обвинительного приговора, не могли быть восприняты официальной доктриной того времени, поскольку они провоцировали сомнения в огромном количестве приговоров [7] по «дутым», т.е. фальсифицированным делам о террористических актах, шпионаже, измене Родине, диверсиях. После так называемого «разоблачения культа личности» политизированная (партийная)[8] наука получила возможность оправдать массовые незаконные судебные репрессии ошибочной теоретической концепцией, которая «препятствовала разработке в теории доказательств правильного представления о природе и содержании истины в уголовном процессе», ориентировала «на допустимость ошибок при вынесении приговора как неизбежного зла»[9]. Доказывать, что к науке это никакого отношения не имеет, нет необходимости.

В то же время критика взглядов, основанных на возможности и правомерности вынесения обвинительного приговора на основе вероятности или при «максимальном приближении к истине»[10], позволила сформулировать в ч. 2 ст. 309 УПК РСФСР тот неопровержимый постулат, который был повторен в ч. 4 ст. 302 УПК — обвинительный приговор не может быть основан на предположении. Это правило позволяет перейти от абстрактных, теоретических, философских и — как это было в рассмотренный период нашей истории — идеологических рассуждений об истине к конкретному практическому вопросу о том, является ли истина целью уголовного процесса.

Вопрос о цели уголовного судопроизводства, освобожденного от идеологических штампов, как представляется, чрезвычайно прост. Категория объективной истины идеально вписывалась в концепцию советского уголовного судопроизводства как единой деятельности органов расследования, прокурора и суда. Стоящая перед ними общая задача — обеспечить быстрое и полное раскрытие каждого совершенного преступления, изобличение и справедливое наказание каждого виновного (ст. 2 УПК РСФСР) получала свое научное и нравственное обоснование. Истина как цель уголовного судопроизводства облагораживала стоящие перед следователем, прокурором и судом задачи, оправдывала их единство, объясняла отсутствие состязательности. Если следователь, прокурор, судья обязаны по каждому делу установить истину, то каждый из них должен одинаково полно, всесторонне и объективно исследовать все обстоятельства дела. Вступление в законную силу судебного приговора означает, что задача выполнена, истина установлена. Отсутствие в судебной практике оправдательных приговоров (а их на начало 2006 г. чуть более одного, точнее 1,1%) [11] позволяет сохранять иллюзию безошибочности уголовного судопроизводства. Не случайно и сегодня наиболее рьяные поборники истины в уголовном судопроизводстве оперируют все теми же, опровергнутыми законом и практикой доводами. Назвав новый УПК России «ущербным», А. И. Алексеев, В. С. Обнинский, Э. Ф. Побегайло по-прежнему считают, что «основная задача уголовного судопроизводства — это раскрытие преступлений и изобличение лиц, виновных в их совершении, а также установление истины по делу»[12]. Следует ли понимать это высказывание так, что установление истины и изобличение виновных не одно и то же?

Как отмечал известный процессуалист советского периода А. М. Ларин, поиск объективной истины заложен в самом понятии правосудия, как суда правого, стремящегося к правде, т.е. к соответствию суждения и действительности [13]. И это верно. Не нацеленное на достижение истины уголовное судопроизводство не способно служить средством защиты прав и свобод человека и гражданина. Однако, приняв категорию истины в качестве идеальной и нравственной цели уголовного судопроизводства, мы не можем отождествлять стремление суда к познанию истины с обязанностью эту истину установить. Приведем аргументы.

1. Отказ от истины, как обязательной для достижения в каждом случае цели уголовного судопроизводства, обусловлен легализованной наконец-то презумпцией невиновности. Основанное на презумпции невиновности судопроизводство требует безусловной доказанности обвинения. Поэтому среди обсуждаемых и разрешаемых в совещательной комнате вопросов ст. 299 УПК на первый план выдвигает такие, от ответа на которые зависит, перейдет ли суд к обсуждению следующих. Это: 1) доказано ли, что имело место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый, и 2) доказано ли, что это деяние совершил подсудимый. Если событие преступления не доказано или не содержит состава преступления, а также если не доказано, что оно совершено подсудимым, или имеется оправдательный вердикт присяжных, суд в соответствии со ст. 302 УПК постановляет оправдательный приговор, а оправдание по любому основанию означает невиновность подсудимого.

Нельзя не видеть, что требования закона к знаниям суда о вине и невиновности подсудимого различны. Закон требует лишь безусловной доказанности обвинения. Это означает, что для вынесения решений, которые констатируют виновность лица в совершении преступления, нужны достоверные знания. Знание достоверно, когда оно подтверждается другими знаниями, удостоверено ими, т.е. является обоснованным [14]. Обвинительный приговор не может быть основан на предположениях и постановляется лишь при условии, что в ходе судебного разбирательства виновность подсудимого в совершении преступления подтверждена совокупностью исследованных судом доказательств (ч. 4 ст. 302 УПК). Оправдательный приговор суд постановляет не тогда, вернее, не только тогда, когда установлено отсутствие события преступления или отсутствие в действиях подсудимого состава преступления, но и когда не доказано обратное.

Совершенно очевидно, что при вынесении оправдательного приговора вследствие недоказанности обвинения объективная истина остается не установленной [15].

2. Требование установления истины не совместимо с состязательностью, несмотря на то что именно состязательность способствует достижению истины, которая, как известно, рождается в споре. Во-первых, состязательность судопроизводства невозможна без независимости суда. Суд, стремящийся во что бы то ни стало установить истину, неизбежно переходит в силу вышесказанного на позиции обвинения. Тем самым нарушается и равенство сторон, а истина, добытая вне состязания или в условиях, когда стороны были поставлены в неравное положение, считается нелегитимной [16].

Во-вторых, лежащее в основе состязательности разграничение процессуальных функций, которые выражают роль и назначение участников уголовного судопроизводства, весьма наглядно характеризует персонифицированный характер цели, ее связь с личностью. Уголовный процесс, осуществляемый несколькими субъектами, олицетворяющими при этом противоположные или несовместимые функции, не может иметь какой-либо цели вообще, а цели, преследуемые его субъектами, не могут в силу сказанного быть едиными. Именно поэтому, как представляется, цель уголовного судопроизводства заменена законодателем на его назначение.

3. Представляется бесспорным, что деятельность таких субъектов уголовного судопроизводства, как дознаватель, следователь, прокурор, нацелена на правильное познание тех свойств исследуемого события, которые позволяют обосновать вину и ответственность совершившего это преступление лица. С этой целью возбуждается производство по уголовному делу, производится предварительное расследование, исследуются доказательства в ходе судебного разбирательства. Однако законодатель при этом допускает, что, несмотря на предпринятые органами уголовного преследования усилия, лицо, подлежащее привлечению в качестве обвиняемого, может быть не установлено (в этом случае в соответствии с п. 1 ч. 1 ст. 208 УПК производство предварительного расследования приостанавливается, а по истечении срока давности уголовного преследования уголовное дело подлежит прекращению). В ряде случаев законодатель по разным соображениям сам отказывается от продолжения поиска истины, например, если, как сказано, истекли сроки давности уголовного преследования; умерло лицо, подлежащее уголовной ответственности; не подано заявление потерпевшего по делу, возбуждаемому лишь при наличии такого заявления; отсутствуют специальные основания для начала уголовного судопроизводства в отношении отдельных категорий лиц (п. 3—6 ч. 1 ст. 24, п. 2 ч. 1 ст. 27 УПК) и в некоторых других случаях. Влечет отказ от уголовного преследования и прекращение производства по уголовному делу невозможность достоверного установления самого события преступления, а также причастности подозреваемого или обвиняемого к совершению преступления (п. 1 ч. 1 ст. 24, п. 1 ч. 1 ст. 27, ч. 6 ст. 246).

Во всех перечисленных случаях закон не связывает принятие решения по уголовному делу с достоверным установлением определенных фактов, обусловливающих это решение. Прекращая уголовное дело, орган предварительного расследования по различным основаниям отказывается от продолжения познания объективной действительности, следовательно, и от поиска объективной истины.

4. Ряд положений уголовно-процессуального закона позволяет заключить, что законодатель сознательно жертвует возможностью получения знаний о расследуемом преступлении, т.е. отказывается от установления истины ради других официально признаваемых ценностей. Жестко регламентируя процедуру установления обстоятельств преступления, закон ограничивает выбор управомоченным субъектом допустимых средств получения информации. Никто из участников уголовного судопроизводства не может подвергаться насилию, пыткам, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению (ст. 9) даже ради установления истины. Нельзя допрашивать в качестве свидетелей лиц, обладающих свидетельским иммунитетом (ст. 56), например, адвокатов, как правило, знающих о преступлении гораздо больше следователя. Показания обвиняемого, полученные в отсутствие защитника, даже если обвиняемый сам от защитника отказался, не могут использоваться в качестве доказательства, если в суде подсудимый их не подтверждает (ст. 75).

5. УПК не содержит требования неотвратимости уголовной ответственности каждого совершившего преступление, как заведомо невыполнимого.

Конкретное преступление как объект познания принадлежит прошлому. Но прошлого не существует в объективной реальности. Конечно, любое событие, в том числе преступление, отражается в окружающем мире, оставляет в нем свои следы — материальные и идеальные. Однако информационное содержание тех и других выявляется исключительно посредством человеческой деятельности, совершаемой в ином временном пространстве. Обнаружение оставленных преступлением следов, извлечение из них информации об имеющих значение для дела обстоятельствах, ее исследование и интерпретация — многоэтапная человеческая деятельность, подверженная влиянию большого числа разнообразных факторов. В процессе познания события преступления органы расследования и суд получают информацию о нем, но информация о событии прошлого не идентична самому событию.

Яснее всего мы видим это на примере вербальной информации. Любое событие прошлого существует в виде представлений о нем в памяти различных субъектов. Но память индивидуальна, т.е. субъективна. Она зависит не только от состояния органов чувств и других особенностей субъекта, но и от того, насколько близко его коснулось это событие, насколько он в это событие был вовлечен. На формирование образов памяти влияет система ценностных ориентации, эмоциональная окраска события, восприимчивость к посторонним влияниям и многое другое. Поэтому событие прошлого существует не в виде объективной реальности, а исключительно в виде множества субъективных представлений об этой реальности (теория множества реальностей [17]).

Кроме того, существуют проблемы актуализации и передачи образов памяти следователю, проблемы восприятия следователем информации, проблемы фиксации ее в протоколе. Наконец, есть проблемы судейского восприятия и оценки доказательств, свободной от формальных предписаний, но не свободной от усвоенной системы ценностей, стереотипов и деформаций.

Знание о прошедшем событии всегда субъективно: оно существует в сознании субъекта, сопоставляющего свои знания о преступлении не с объективной реальностью, а с другими знаниями, т.е. с доказательствами, которые сами являются результатом действий субъекта и потому не могут претендовать на абсолютную объективность, т.е. истинность.

Это знание не только субъективно, но и относительно, как относительны вообще пределы человеческих возможностей познания мира [18]. Причем речь идет не только о практических трудностях познания, возникающих перед конкретным следователем или судьей, возможность преодоления которых во многом зависит от их опыта и умения, например, преодоление лжи свидетелей или потерпевших, устранение противоречий в показаниях различных лиц, предотвращение уничтожения улик подозреваемым, но и о наличии препятствий гносеологического характера: недостаточность, неинформативность или недостаточная информативность следов преступления, их уничтожение до обнаружения. Возможно, следует признать, что именно этим объясняется тот факт, что количество раскрываемых преступлений никак не соответствует количеству совершаемых, а средства и способы повышения эффективности работы правоохранительной системы, несмотря на их постоянное развитие, объективно ограничены. Поэтому далеко не каждое раскрытое преступление становится предметом судебного разбирательства, не каждое судебное разбирательство завершается обвинительным приговором, и не каждый приговор содержит в себе истинное знание.

Используем в качестве иллюстрации еще одно уголовное дело. Суд признал подсудимую Л. виновной в том, что она, находясь в нетрезвом состоянии, умышленно нанесла потерпевшей Г. удар рукой по телу, отчего Г. упала на землю, а затем, продолжая свой преступный умысел, умышленно стала наносить удары руками и ногами по шее и в затылочную область головы лежащей на земле потерпевшей. В результате потерпевшей причинено повреждение в виде закрытого перелома зубовидного отростка 2-го шейного позвонка, являющееся опасным для жизни в момент причинения.

Вывод об умышленном характере действий Л. суд обосновывал показаниями потерпевшей и ее мужа, хотя последний не являлся очевидцем преступления и давал показания только со слов жены. Очевидцы преступления — свидетели С, К., Ц. и М. показали, что потерпевшая Г. первая начала задирать Л. и пыталась нанести ей удар руками по лицу. Защищаясь, Л. схватила Г. за руки и обе, не удержавшись на ногах, упали на землю. Более они друг друга не били, так как М. и Ц. подняли и растащили девушек, после чего М. на своей машине отвез Г. домой. В ходе следствия свидетель М. показал, что Л. нанесла Г. несколько пощечин, однако никто из свидетелей не подтвердил показаний потерпевшей о том, что Л. наносила ей удары ногами в область головы и шеи сзади, била по затылку. Нанесение потерпевшей каких-либо ударов, способных вызвать наступившее последствие в виде перелома зубовидного отростка 2-го шейного позвонка, не подтверждалось и медицинскими документами, не содержавшими никаких сведений о наличии внешних признаков избиения (кровоподтеков, ссадин, царапин и других признаков приложения физической силы).

Критически оценивая показания подсудимой Л. и свидетелей С, К., Ц. и М., суд первой инстанции указал, что свидетели являются знакомыми подсудимой, были с ней в одной компании, из чего был сделан вывод о том, что они желают помочь подсудимой избежать уголовной ответственности. И хотя последнее утверждение суда является результатом ничем не обоснованного предположения, суд признал Л. виновной в умышленном преступлении, предусмотренном ч. 1 ст. 111 УК, назначил наказание в виде лишения свободы и взял Л. под стражу в зале суда. Суровость наказания мотивировалась отрицанием подсудимой своей вины, повышенной общественной опасностью и тяжестью преступления, его умышленным характером, т.е. обстоятельствами, которые по закону не являются обстоятельствами, отягчающими ответственность. Соответствие выводов суда обстоятельствам, изложенным в приговоре, уже вследствие этого не могло не вызывать сомнений, однако ни в ходе предварительного расследования, ни в судебном разбирательстве не возник вопрос о соответствии давности полученного потерпевшей повреждения времени самого события. Представленные защитой в кассационную инстанцию медицинские документы, подтверждающие застарелый характер перелома шейного позвонка потерпевшей, даже на фоне неисследованности вопроса о давности получения травмы в ходе проведенной по делу судебно-медицинской экспертизы, не повлекли отмены приговора. Суд лишь заменил реальное наказание условным, очевидно все же испытав определенные сомнения. Истина в этом деле так и не была установлена, а ошибка, допущенная судом, не была исправлена. Два месяца, проведенные осужденной Л. в следственном изоляторе, сломали ее волю и веру в возможность добиться справедливости, она отказалась от права обжаловать приговор в порядке надзора.

6. Прав был И. Я. Фойницкий: «Убедиться в истинности полученного знания можно, лишь сопоставив знание с действительностью, если же это невозможно (а проверить знание о преступлении опытным путем, разумеется, невозможно), на смену истине приходит решимость принять известное мнение за истинное или ложное и положить его в основание своей деятельности»[19]. Такая решимость есть убеждение. Очевидно, за истину в делах судебных мы принимаем убеждение в том, что наше знание соответствует действительности. «Обоснованное убеждение в истинности есть достоверность [20]. Достоверность не является синонимом истинности, — замечает А. В. Смирнов, — как впрочем, и вероятность. Это лишь представление об истине в нашем сознании»[21]. Эти достоверные знания имеют для нас значение объективных истин, но не являются ими. Подтверждение этого обнаруживается в правилах уголовного судопроизводства. Предусмотрев пересмотр приговоров, вступивших в законную силу, закон допускает возможность судебной ошибки. При этом основания пересмотра приговора по вновь открывшимся обстоятельствам (ложные показания свидетелей, ложные заключения экспертов, фальсификация доказательств органами расследования) свидетельствует не о том, что убеждение судей было неверным, а о том, что это убеждение, вполне обоснованное исследованными доказательствами, не соответствовало действительности, т.е. не являлось истинным, хотя и представлялось достоверным. С учетом сказанного, к характеру достигнутого в уголовном процессе знания более корректно применять употребляемый законом термин «доказанность».

Таким образом, абсолютной достоверности знания (как и абсолютной истины) не существует, вероятность ошибки в оценке доказанности обвинения, в соответствии знания действительности довольно высока. Единственным механизмом, который способен ограничить субъективизм при принятии процессуального решения и уменьшить риск осуждения невиновных является состязательность уголовного судопроизводства, создающая условия для контроля над деятельностью принимающего процессуальное решение должностного лица. Достижение истины не является целью уголовного процесса, но отраженный в приговоре, вступившем в законную силу, результат уголовного процесса презюмируется как истинный.

Сноски:

[1] Строгович, М. С. Курс советского уголовного процесса. Т. 1. — С. 131—132. Аналогичные взгляды М. С. Строгович высказывал и в более ранних работах. См.: Строгович, М. С. Учение о материальной истине в уголовном процессе / М. С. Строгович. — М, 1947 ; Его же. Материальная истина и судебные доказательства / М. С. Строгович. — М. : Академия наук СССР, 1955 ; и др.

[2] См.: Строгович, М. С. Материальная истина и судебные доказательства / М. С. Строгович / Избранные труды : в 3 т. Т. 3. Теория судебных доказательств. — М. : Наука, 1991. — С. 17. Марксистское понимание объективной истины исходило из применимости этого понятия ко всем отраслям науки и практической деятельности, к любому процессу познания.

[3] Спасович, В. Д. Указ. соч. — С. 7.

[4] Здесь и далее, если не указано иное, используются примеры из личной практики автора.

[5] Теория доказательств в советском уголовном процессе. — С. 36.

[6] Там же. — С. 47.

[7] См. об этом: Стецовский, Ю. И. История советских репрессий / Ю. И. Стецовский. — М. : Знак-СП, 1997.

[8] «Гносеология диалектического материализма, как и вся марксистско-ленинская философия, является партийной наукой... Гносеологической позиции рабочего класса чужда классовая ограниченность. Партийность марксизма-ленинизма совпадает с объективностью и состоит в требовании полной объективности науки, в верном отражении объективной действительности. Наука диалектического материализма полностью разоблачила идеалистические теории о невозможности познания окружающей действительности, рассеяла сомнения в достоверности человеческих знаний» и т.д. — Теория доказательств в советском уголовном процессе. — С. 44. Комментарии, как говорится, излишни.

[9] Теория доказательств в советском уголовном процессе. — С. 46.

[10] Тадевосян, В. С. К вопросу об установлении материальной истины в советском уголовном процессе / В. С. Тадевосян // Советское государство и право. — 1948. — № 6. — С. 66—68.

[11] Такие данные привела Е. Б. Мизулина, постоянный представитель Госдумы в Конституционном Суде РФ, в выступлении на научно-практической конференции, состоявшейся 16, 17 ноября 2006 г. в г. Москве. См.: Актуальные проблемы уголовного судопроизводства: вопросы теории, законодательства и практики применения (к пятилетию УПК). — М., 2007. — С. 4.

[12] Алексеев, А. И. Российская уголовная политика: преодоление кризиса / А. И. Алексеев, В. С. Овчинский, Э. Ф. Побегайло. — М. : Норма, 2006. — С. 24, 30.

[13] См.: Ларин, А. М. О принципах уголовного процесса и гарантиях прав личности в проекте УПК / А. М. Ларин / Судебная реформа: итоги, приоритеты, перспективы / Материалы конференции. — М., 1997. — С. 77.

[14] См.: Григорьев, В. Н. Уголовный процесс : учебник / В. Н. Григорьев, А. В. Победкин, В. Н. Яшин. — М. : Эксмо, 2005. — С. 163.

[15] При невыполнении обязанности доказывания виновности суд руководствуется истиной формальной или юридической (т.е. соответствием выводов суда материалам дела), — пишет И. Б. Михайловская. См.: Михайловская, И. Б. Цели, функции и принципы российского уголовного судопроизводства (уголовно-процессуальная форма) / И. Б. Михайловская. — М. : Проспект, 2003. — С. 37—38.

[16] Смирнов, А. В. Состязательный процесс / А. В. Смирнов. — СПб. : Альфа, 2001. —С. 81.

[17] См.: Дойч, Д. Структура реальности / Д. Дойч; пер. с англ.; под общ. ред. В. А. Садовничего. — Москва —Ижевск, 2001.

[18] А. С. Барабаш очень точно замечает, что человек воспринимает мир через понятия, но никто не владеет совершенным понятием, а потому не имеет права претендовать на истину. «Между любым понятием и действительностью, которую отражает это понятие, всегда есть зазор. Именно это частичное несоответствие и побуждает к работе по уточнению понятия» и эта работа бесконечна, так как действительность неисчерпаема. «Наглядный пример тому — проблема истины в философии. Философы уже не одно тысячелетие бьются над ней, по тем результатам, которых они достигли, можно судить, что проблема будет существовать столько времени, сколько отпущено человечеству». См.: Барабаш, А. С. Указ. соч. — С. 110—111.

[19] Фойницкий, И. Я. Курс уголовного судопроизводства. Т. 1 / И. Я. Фойницкий. — СПб. : Альфа, 1996. — С. 164.

[20] Смирнов, А. В. Указ. соч. — С. 78.

[21] Смирнов, А. В. Указ. соч. — С. 79.

Лазарева, В. А. Доказывание в уголовном процессе. - М.: Юрайт, 2010. С. 26-40.