Тюремная система России. Какой она должны быть?
Есть ли в мире государства, у которых мы должны заимствовать опыт и брать пример, как, именно, наше общество должно наказывать своих преступников, преступивших, именно, наш закон? А нужно ли нам, вообще, учиться у чужаков их лицемерному гуманизму, взращенному на средневековой инквизиции? Или мы должны почерпнуть что-то полезное у тех, кто казнит своих преступников на электрическом стуле?
Россия, как бы ни старались представить ее дикой страной, где вместе с медведями живет варварский народ (можно подумать, в северной Америке мало медведей), на самом деле является страной с самым образованным населением.
Варвары не способны создавать прогрессивные технологии и высокоточное оружие массового поражения. Мировоззрение варваров должно быть примитивным, где-то на уровне потребительского сообщества, больше схожего с племенем, чьи законы и воздаяния за их нарушение почти, что самосуд с публичной казнью для устрашения остальных членов племени. Разве мы перенесли в наше время из былых веков эти «славные» традиции, чего не скажешь о других «развитых» странах?
Наказание в царской России было суровым, но лишенным какой-либо изощренной жестокости. Да, была смертная казнь! Но она могла быть отменена даже в самый последний момент высочайшим повелением. Да, была каторга! Но за соответствующие преступления. Да, была ссылка – самое гуманное наказание, предусматривающее практически свободное жительство осужденного в специально предусмотренном для этого населенном пункте или районе. Такой наказуемый мог трудиться, зарабатывать себе деньги, обзаводиться собственностью, жить семейной жизнью и также рассчитывать на помилование. К примеру, А.И. Герцен – автор «Былое и думы», будучи государственным преступником и находясь в ссылке, служил царским чиновником в присутственном месте и занимался делами общественного управления.
В 1917 году советская власть полностью разрушила прежние механизмы исполнения наказания самодержавного государства. Новые механизмы были созданы богоборческой властной элитой за кратчайшее время в пекле военных, социальных и экономических кризисов. Именно тогда в нашей стране стали в массовом порядке появляться концентрационные лагеря, позже трансформировавшиеся в колонии (зоны) – то, что имеем в качестве мест для изоляции преступников и по сей день.
«Зона» – очень верное, укоренившееся в народе название таких мест, полностью отражающее суть «территории наказания». Судите сами: там, за заборами из колючей проволоки находиться тщательно охраняемый участок земли, предназначенный для размещения определенного количества людей, оснащенный всеми необходимыми коммуникациями и социально-бытовой инфраструктурой для их жизнеобеспечения. Этакий, практически автономный мирок, со своим специфическим обществом, почти полностью оторванным от общения с населением внешнего мира.
В отличие от полностью зависимого от обеспечения извне тюремного комплекса, колония, представляет собой маленькое административное поселение, способное к социально-экономическому развитию, самообслуживанию и самосодержанию.
Новая власть, взявшая в свои руки управление огромной страной после 1917 года, стала спешно формировать и новую уголовно-правовую систему, что непосредственно отразилось на системе исполнения наказаний и, прежде всего, в способе наказания провинившихся. Да и само понятие «вины» было до неузнаваемости извращено с помощью всевозможных временных «постановлений» и «распоряжений», заменявших тогда законы. Вожди-богоборцы создали тогда совершенно чуждый, устоявшимся культурным и религиозным традициям народа институт исполнения наказания. Образным символом нового исполнительного механизма стал не пастуший кнут, направляющий заблудших на правильную дорогу, а страшное ударно-дробительное оружие – молот.
Тюрьмы и зоны быстро «наплодились» в 30-е годы прошлого столетия не потому, что вдруг сразу стало много убийц, насильников и расхитителей чужого добра (они всегда были). Просто «новая метла» власти начала мести по-новому, сметая тех, кто мешал ей править.
Россия была переполнена консервативной интеллигенцией, не принимавшей инородную власть. Противясь новаторам, грамотные и духовно-образованные представители недовольной общественности составляли весомый интеллектуальный перевес, становясь реальной оппозицией. Время на политические споры с недовольными у правителей не было. Перевоспитывать смутьянов с помощью «кнута» было небезопасно и многозатратно. Проще их было перемолоть «молотом» концентрационных лагерей, а перед этим извлечь хоть какую-то пользу и материальную выгоду через эксплуатацию их рабского труда за забором.
Формирующаяся по новому система наказания в молодом советском государстве не могла создаваться в отдельности от традиций армии и постулатов примитивной экономики воюющей страны – это было велением времени. Так появилась огромная трудовая «армия» заключенных и целая сеть специализированных инфраструктурных объектов для их размещения, распределенных подобно военным базам по всей территории прежней империи. Этой новой системой наказания (этим «молотом»), стали дробить людей, превращая их в мелкие камешки и пыль, непригодные как материал для строительства нового государственного здания, стали превращать их в мусор. Идеальной и конечной целью такого «исправления» было физическое истребление заключенных. Те же, кому доводилось выжить, становились либо пожизненными рабами системы, приняв ее правила, либо ее злейшими врагами, отрицающими все, что с ней связано.
Когда войны прекратились, а послевоенная разруха пошла на убыль, стало ясно, что содержание режимных объектов лагерей с осужденными обойдется казне в большую копеечку. Мирное время требовало соответствующего подхода к своим оступившимся гражданам вместо политики, фактического геноцида с помощью тюремно-лагерных институтов на основе идеологического террора. Такая политика требовала фактического сокращения колоний, что сделать практически было возможно, лишь сократив и уволив большое число сотрудников и персонала. Сокращения привели бы к росту безработицы и, соответственно к росту преступности среди тюремщиков, и без того озверевших от образа жизни и состояния их психики, деформированной уставом и личным страхом. Поэтому сохранение рабочих мест автоматически исключало сокращение численности режимных учреждений. Это обстоятельство заставляло искать в этой проблеме позитивные стороны. И таким «позитивом» оказался принцип географического охвата необъятных просторов России с помощью живых точек на карте – колоний, расположенных в труднодоступных местах, на экономически и стратегически выгодных землях на карте Евразии. Таким образом, сохранение большого количества колоний стало задачей, оправдывающей, прежде всего геополитические интересы государства.
В послевоенные годы в советском обществе не предусматривалось кардинальной смены идеологии. Однако целенаправленные и хорошо завуалированные усилия извне по принудительной смене идеологии советского народа с менталитета воинов-победителей на потребительское мышление начали предприниматься спецслужбами запада сразу после войны. Помимо мощных атак на фронтах информационной войны с геополитическим противником, где потребительская идея насаждалась через кино, художественную литературу и музыку, население СССР стремилось к улучшению своего материального благополучия своим, естественным путем.
Главной благодетельницей – «матерью» благополучия для каждого гражданина в Союзе, разумеется, была Коммунистическая Партия (КПСС), а всеобщим источником материальных благ являлась «социалистическая собственность». Сохранение и приумножение этой собственности считалось для каждого трудящегося первоочередной задачей. Такой подход в принципе, представляет собою идеальную экономическую модель для сохранения сильной государственности, но при обязательном условии сохранения «железного занавеса». Соответственно этому идеалу, в уголовном законодательстве Советского Союза стали прорисовываться новые идеологические «крючки», за которые теперь можно было зацепить воришку любого масштаба и признать его расхитителем социалистической собственности, посягнувшим на «святыню».
Какое именно решение было принято для того, чтобы сохранить огромное количество исправительно-трудовых колоний и наполнить их трудовым ресурсом?
Велика вероятность того, что тогдашние идеологи верно рассчитали последствия новой экономической модели. Когда у большого «хозяина» социалистической экономики в лице советского государства воровали почти все, и почти всё, дело оставалось за «малым» – как можно больше ловить и сажать расхитителей социалистической собственности. А до этого момента была нужна этакая передышка для опустошенного бюджета. (Большая амнистия 1953 года в СССР имела, прежде всего, экономические корни, а ее причины были преподнесены советской общественности хрущевскими политтехнологами под видом «оттепели»).
Поколение запуганных и униженных в лагерях людей породило новое поколение, которому генетически передалась ненависть к своей стране и ее новейшей истории. Уже в 80-х, потомки узников ГУЛАГА стали называть свою Родину «совком» и «совдепом», передавая это как эстафету презрения в массы раскрепощающегося населения Советского Союза.
И вот в 90-х годах произошло то, что обычно называют революцией. Стыдясь слова «революция» (однажды мы ее уже получили), руководителями тогдашней смуты было озвучено в СМИ, что у нас не революция, а путч. И за исключением не многих такая аббревиатура спланированного государственного переворота устроила тогда почти всех.
Пользуясь ситуацией временного безвластия и хаоса, народ торопился поскорее вернуть забытые и преданные на поругание атрибуты дореволюционной жизни. Официальные гонения на религию были сняты, и массы потянулись к духовным истокам. Но среди искренне страждущих воцерковления оказались и те, кто привык действовать «под шумок». И таких, к сожалению, оказалось больше чем искренне верующих. Подобный религиозный напор, с которым некоторые из них до сих пор «утверждаются» в вере, привел к голому следованию церковным традициям и обрядности – без главного достояния православной веры – любви к своему ближнему и исполнению заповедей Божьих. Вооружились своей причастностью к числу верующих, а не верой как таковой те, кому по долгу службы приходится решать людские судьбы, засели в кабинетах госучреждений. Вот и гулаговцы одели крестики, положили Библию на рабочий стол, и стали вытирать с неё пыль в минуты свободные от будней службы. Все же, что досталось нам от признания этими чиновниками религиозных свобод осужденных – это невоспрепятствование строительству и обустройству в местах лишения свободы православных храмов, молельных комнат и мечетей.
Семена от плодов массового истребления своего народа с помощью института исполнения наказания дали свои всходы, и не успев родиться на свет, мы уже не любим и не верим в свою власть, пока она не достанется нам самим. Не доверять и противиться собственной власти – это почти что генетическая наследственность, переданная нам от прародителей, искореженных «молотками» ГУЛАГА. Мы по-прежнему не любим своих ближних, а если и любим, то только тех, кто близок нам по крови.
А как же быть с теми, кто и вовсе нас ненавидит? Как же быть с теми, кто нарушает законы: ограбил или убил наших близких? Как же нам – новым русским «православным», быть со своими преступниками? Мы до сих пор не готовы их прощать. Поэтому и не ждем обратно в наше общество.
«Молот» системы наказания никуда не делся! Мы все те же отступники от истины и горделивые мстители друг другу. И это уничтожает нас как народ, как нацию, ослабляя наше государство.
Неспособность к прощению ближнего была хитро заменена ее дешевым заменителем. Им оказалось расплывчатое и неопределенное никакими конкретными рамками понятие гуманности.
Игры в модный и надуманный гуманизм, привезенный из заморских стран в конце 80-х, только больше замаскировал нашу ненависть к своим преступникам. И теперь все сложнее разобраться в том, чего же мы хотим на самом деле: «заморозить» их в тюрьмах и зонах на как можно долгое время – фактически списать их из общества, или перевоспитывать, считая своими оступившимися братьями и сестрами.
И вот в 90-х, изменился российский уголовный кодекс. В одночасье став «гуманными» к оступившимся, приняв закон о моратории на смертную казнь, мы стали раздавать им запредельные срока, изолировав осужденных на долгие годы, тем самым вычеркнув из гражданского общества их самих и членов их семей.
Давайте трезво посмотрим на факты. Списывая этот пласт граждан, их фактически хоронят заживо. Срок в десять лет и выше, проведенный в лагерях в условиях изоляции «по-нашему», оставляет необратимые последствия в психике осужденного. Человек, отсидевший такой срок, становится маниакальным одиночкой, а это уже идеальный материал для его повторного употребления тюремной системой. Условия для совершения освободившимся нового преступления созданы просто идеальные. В лучшем случае он станет «домохозяйкой» для какой-нибудь вдовы или «разведенки», разделяя участь либо хорошего семьянина, либо, хитрого альфонса. Отдельным направлением в перспективах будущего жития «списанного» человечка с огромным сроком за спиной, может оказаться его профессиональная пригодность в качестве почетного члена в криминальных структурах или агента-осведомителя для наших спецслужб – это обычная практика, использующаяся во всем мире. Нет семьи, нет имущества, нет ничего, кроме энергии и злости. Ну чем не солдат?
Время очередного геополитического раскроя мира выявило в России острый дефицит кадров, способных за кратчайшее время рассредоточиться по территории страны, чтобы заселить и начать осваивать ее территории в целях безопасности государства и благополучия его граждан.
Было бы непростительной ошибкой для власть имущих упускать из виду наличие такого мощнейшего духовного, интеллектуального, материально-технического и просто людского резерва, как отечественная ФСИН.
Сегодня Россия способна и должна выстраивать свою внутреннюю и внешнюю политику, надежно опираясь, в том числе и на такой, казалось бы, закрытый и внутрисистемный институт, как Федеральная Служба Исполнения Наказания.
Наша уголовно-исполнительная система имеет свою уникальность. И эта уникальность нашего тюремного института на фоне прочих тюремных систем мира, заключается в его единстве с народом и как не странно, с армией и государством, черпая из народа людские резервы, беря от армии дисциплину, режим и жесткие уставные отношения, копируя, а точнее отражая в себе государственное устройство. Однако в тоже время отечественная тюремная система существует как параллельная от действующей власти самодостаточная вотчина.
Любая исправительная колония со своей иерархией и службами (как армия и спецслужбы в государстве), наличием спецконтингента – образ народа, и даже своей собственной производственно-экономической базой, напоминает собой, как уже было сказано, полноценное государство в миниатюре. Эта «параллельность» отнюдь не означает инородность с действующей властью. Скорее всего, это независимость от любых политических и экономических катаклизмов и кризисов.
При всем этом, как живой организм, система исполнения наказаний всегда требует новую «пищу», пропуская через себя огромное количество людей: спецконтингент (осужденных) и административный ресурс. Именно в таком виде она стала в конечном итоге полноценной структурой государственной власти – Службой Исполнения Наказания.
Вепрев А.Н. ФСИН: Путь из сумрака